Юрий Кларов - Станция назначения - Харьков (Розыск - 2)
- Да нет... Здорово вы ее на допросе прижали. Вам бы в жандармы. Большую карьеру сделали бы!
- А больше она вам ни о ком не рассказывала, о Винокурове, например?
Личико Отца потемнело:
- Да, надула она нас тогда с ценностями "Фонда", - признался он. - Да и то сказать, надуть-то нас немудрено. Мы ведь не вы: мы к каждому человеку с открытой душой и открытым сердцем.
Мне показалось, что Муратов не столько расстроен фортелем, который выкинули Эгерт и Винокуров, сколько тем прискорбным обстоятельством, что я, вопреки его надеждам, оказался честным человеком и ничего не присвоил из ценностей. Он считал, что с моей стороны это просто непорядочно.
Отец всегда пытался отыскать у своих идейных противников что-нибудь ущербное, компрометирующее: хамоватость, скупость, болтливость, тщеславие, а на худой конец - наследственный сифилис или гонорею.
Это облегчало ведение дискуссий и помогало обосновывать свои философские и идейные взгляды. Кто-то мне говорил, что в комнате Муратова в Доме анархии на столе всегда лежала характеристика Бакунина, посвященная его главному оппоненту - Карлу Марксу.
Если в Доме анархии возмущались какими-либо действиями большевиков, например, отказом предоставить черной гвардии хранящиеся на складе пулеметы, Муратов, улыбаясь своей паточной улыбочкой, от которой поташнивало не только меня, спрашивал:
"А что вас, собственно, удивляет? Помните, что Бакунин писал о Марксе? Каков учитель, таковы и ученики".
Так что ненароком я обидел старика, огорчил. Ну что мне, спрашивается, стоило положить в карман хотя бы одну из вещиц "Фонда", какое-нибудь там дешевое колечко, браслет? Ведь ничего не стоило, а не положил. Из сатанинской гордости не положил, из постыдного тщеславия, лишь бы свою честность да бескорыстие напоказ выставить. Вот, дескать, полюбуйтесь, каков я, враг анархии, не подкопаетесь, кукиш! Скромности не хватает этим большевикам-марксистам, человечности, в боги метят. Все у них не так как у людей!
Старик сморщился всем лицом и, с отвращением глядя на меня, спросил:
- Так зачем же я вам потребовался, Косачевский?
- Сформулируем вопрос несколько иначе, Христофор Николаевич, предложил я. - Что вам потребовалось от Прозорова?
Он кособоко дернул плечом:
- Все заговоры ищете? Я вашего Прозорова и в глаза не видел.
- Тем более непонятно, почему вы вдруг оказались у него на квартире?
- Ему документы для меня оставили.
- Кто оставил?
- Затрудняюсь сказать. Фамилии этого товарища я не запомнил, а возможно, он ее мне и вовсе не называл. Мы ведь с ним в прошлый раз мельком виделись. Он тогда сказал, что у него поручение от Драуле, передал письмо и все. А вчера телефонировал мне на квартиру и назвал адрес Прозорова. Объяснил, что документы для меня там оставил, а сам ко мне заехать, к сожалению, не сможет - срочно уезжает.
- О каких документах шла речь? Об этих? - Я показал Муратову бумаги, найденные нами в черном портфеле.
- Возможно.
- То есть как - "возможно"?
- Какие именно документы мне должен был передать Прозоров, я не знаю.
- А кто же это знает?
- Драуле.
Из дальнейшей нашей беседы выяснилось, что Эмма Драуле, то самое произведение художника-кубиста, с которым я имел честь познакомиться у Муратова, не только благополучно добралась с моего благословения и с помощью Липовецкого до ставки Махно, но и пришлась там ко двору.
"Длинноволосый мальчуган" всегда считал себя фигурой международного масштаба. Приезд на Украину Драуле подтверждал это. Анархисты из далекой Америки и те интересуются батькой. Это не могло не льстить, и по приказу Махно Драуле предоставили, в достаточно приглаженном виде конечно, все интересующие ее материалы, начиная от поучительной и красочной биографии "вождя" и кончая его опытом насаждения основ анархизма в жизни крестьян и рабочих.
Человек обязательный и добросовестный, Драуле не забыла о своем московском покровителе. Поэтому ее обещания информировать Муратова о махновщине сразу же стали приобретать осязаемые формы.
Приблизительно две недели назад некий человек, ранее Муратову незнакомый, передал Отцу обширное письмо Драуле, в котором она описывала свои первые впечатления от батьки и его ближайшего окружения, в том числе и от знаменитой Галины Андреевны, удостоившейся чести попасть в боевую песню махновцев ("Мы их же порежем, да мы их же побьем, последних комиссаров мы в плен заберем... Ура, ура, ура, пойдем мы на врага за матушку Галину, за батьку за Махна!").
Это письмо завез Муратову тот самый неизвестный, который теперь адресовал его к Прозорову.
Человек этот, конечно, мог находиться в стороне от интересовавших меня событий. Но я был убежден в противном, в у меня для этого имелись некоторые основания.
- Письмо Драуле у вас, разумеется, не сохранилось?
- Разумеется. Вы же знаете, что я не имею привычки править письма.
- Но у вас, насколько я помню, всегда была привычка запоминать лица людей?
- Да, когда-то я на свою память не жаловался, - подтвердил Муратов. Но это было когда-то... Старость, Косачевский, старость!
- И все-таки...
- И все-таки?..
- Вы смогли бы опознать человека, который привез вам письмо Драуле?
Муратов хмыкнул и с любопытством спросил:
- Вы что ж, его тоже взяли?
- В данном случае речь идет о фотографии, - дипломатично сказал я. Но Муратов был не из воробьев, которых можно провести на мякине.
- Упустили, выходит? Что ж вы так опростоволосились? Ведь начальство вас за это по головке не погладит. Как вы думаете?
- Не погладит, Христофор Николаевич.
- То-то и оно, - усмехнулся он. - Как видите, недаром мы против всякой власти выступаем. Тот, кто у власти стоит, добряком не будет. Портит власть человека. Кропоткин как-то говорил, что власть можно доверить только ангелам, да и у тех скоро рога вырастут...
То ли оттого, что нам не удалось задержать неизвестного, который был на квартире Прозорова, и меня в связи с этим ждет нагоняй от испорченного властью начальства, то ли от воспоминаний о Кропоткине, к которому, несмотря на расхождения во взглядах, он испытывал симпатию, но старик пришел в благодушное настроение. Если бы я теперь мог еще ему сообщить о том, что прикарманил кое-что из вещей "Фонда", дескать, был все-таки такой грех, то приобрел бы в его лице самого искреннего доброжелателя. Но увы, не все в нашей власти...
Я достал пухлый и потертый пакет с фотографиями.
- Ну-ну, что у вас там, покажите.
Муратов взял пакет, взвесил его на ладони:
- Фунта два потянет, не меньше... Поглядим.
Он по одной вытаскивал из пакета фотографии и, взглянув, небрежно кидал на стол.
На столе лежало десятка два карточек, когда я заметил, как в пальцах Муратова на какую-то долю секунды дольше других задержалась некая фотография.
- Знакомый?
- Нет.
Муратов поспешно, словно фотография жгла ему пальцы, бросил ее на стол и потянулся за следующей.
Перебрав все хранившиеся в пакете снимки, он собрал со стола карточки, перетасовал их, словно колоду игральных карт, и аккуратно вложил в конверт.
- Других фотографий нет?
- Нет.
- Весьма сожалею, Косачевский, но здесь я его не обнаружил.
- Ну что ж, на нет и суда нет, Христофор Николаевич.
- А документы, которые прислала Драуле, я смогу получить?
- Конечно, только попозже, через недельку. Как видите, власть меня еще не испортила и я вполне могу сойти за ангела...
Когда Отец вышел из кабинета, я вновь извлек из пакета фотографию, привлекшую его внимание. На ней был узколицый человек в черкеске.
Да, никаких сомнений: с ним я встречался у Кореина в Гуляйполе. Корейша говорил, что это его единомышленник.
Мечтал ли узколицый о Всемирном храме искусства, куда будут приходить паломники со всех концов мира, я не знал, но в том, что он имел какое-то отношение к Прозорову, ценностям "Алмазного фонда" и экспонатам Харьковского музея, я не сомневался.
II
После моего переезда, а вернее, перехода в 5-й Дом Советов (от предложения Ермаша переселиться к нему я отказался) в номере Липовецкого внешне как будто ничего не изменилось, разве что стало немного чище. И в то же время это уже был не прежний гостиничный номер, надежное пристанище двух неприкаянных мужчин. Теперь здесь жила семья. И номер как-то облагородился, смягчился, стал уютней и привлекательней. В нем появилось даже нечто неуловимо кокетливое.
- Что скажешь? - настороженно спросил Зигмунд, наблюдая за тем, как я внимательно рассматриваю комнату.
- Ничего.
- Ни одной гадости?
- Ни единой.
- Но желание высказаться есть?
- Нет.
- Странно. - Зигмунд незаметным движением ноги засунул под диван Идины туфли и прикрыл своим пальто валявшуюся на спинке стула юбку. - Не узнаю тебя.
- Я тоже.
- Располагайся. Скоро придут Ида с Машкой, чайку попьем.
![Юрий Кларов - Пять экспонатов из музея уголовного розыска [с иллюстрациями]](/uploads/posts/books/165945/165945.jpg)